Транквилиум - Страница 28

…а днем проходила обычная жизнь, и возбужденно-веселые люди, вежливо похоронив мертвых, – не так уж много их оказалось, представлялось ведь – горы, горы… – похоронив их, бежали праздновать продолжение собственной жизни. И уличный бал в честь Десятого июня был преувеличение, лихорадочно красочен, пышен, ярок, шумен, душен и вызывающе бесстыден.

– Мы идем или не идем, наконец? – возмутилась Олив. – Так же нельзя, вы проглотите друг дружку…

Она знала все, и почему-то от нее можно было не прятаться, не запираться и не отводить глаза. Начиная с того первого утра, когда она встретила их, смущенных, шампанским… Знаешь, как-то под утро пробормотала Светлана, мне иногда хочется, чтобы ты и с ней тоже… только чтобы я не знала… Я дура, да?

Выехали верхами, в обязательных масках и нарядах: огромный клюв и перистая грива были у Глеба, зеленые до пят волосы скрывали Светлану, обтянутую чешуйчатым трико, на голоногой Олив был огненно-рыжий парик и кожаный жилет – в честь тех самых «голых ведьм», против которых не устояла гвардия короля Майкла Второго (и последнего). Поэтому, кстати, день Республики со временем стали отмечать весьма экзотично…

Разряженные толпы стекались к набережной и к Театральной площади, где в полночь начинались танцы и где каждому, способному держать бокал, наливали розовое вино. Огненные драконы парили на нитях над крышами, а медные мортирки, уставив пасти в зенит, хлопали звонко – и цветные пламена охватывали небо. Кислый дым спускался после этого… Торговали буфеты, сияли витрины лавок, мальчишки с коробками на головах бросались под самые копыта, предлагая свой товар. Чопорный и верный традициям Порт-Элизабет имел два дня в году, когда забывал все и пускался Бог знает в какие тяжкие…

Все церкви были сегодня закрыты.

Касаясь коленом любимой, Глеб легонько теребил поводья, направляя свою мышасто-серую вперед, вровень с ходом прочих конных – их ехало много. Пешие старались не занимать середину дороги. Олив чуть приотстала, беседуя с кем-то в домино.

– Сладкая, – сказал неожиданно для себя Глеб, – давай уедем куда-нибудь…

Она услышала его, хотя, казалось, в этом шуме можно было только кричать.

– Сейчас? Отсюда?

– Нет. Вообще. Убежим.

– А куда?

– В Эннансиэйшн. У Олив там друзья.

– Они – друзья Олив…

– Все равно. Это красивейший город, там лучшие в мире театры, там самая культурная публика, там в каждом кафе играют оркестры, там все заросло розами, там живут люди, которым ничего особенного не нужно от этой жизни…

– А разве нам – не нужно?

– Нам нужно, чтобы нас не трогали. Чтобы о нас забыли: нет и не было. Моих трофейных денег хватит года на три не самой скромной жизни…

(В зеленом мешке, разложенные по сто в кожаные кисетики, позвякивали именно золотые соверены – Эразмус угадал верно – общим числом тысяча двести. Кроме того, там было еще пятьсот фунтов в новеньких банкнотах, глядя на которые полковник Вильямс и мистер Бэдфорд одинаково покачали головами и сказали, что это, надо полагать, подделка, но более точная, чем оригинал. Пока что банкноты сданы были в банк, и банкиры должны были решить, как быть с ними дальше).

– Наверное, тебе не надо было их брать вообще, – сказала вдруг Светлана.

– Почему, хорошая моя?

– Не знаю… Я их боюсь. Они какие-то… нечистые. Притягивают… зло. Как громоотвод – молнию…

– Ты это серьезно?

– Да, мне… как-то внезапно показалось. Сначала я обрадовалась, ты же знаешь…

– Значит, нужно поскорее их истратить. Давай купим яхту. Я выучусь на капитана, а ты будешь…

– Носовой фигурой, – засмеялась Светлана.

– Специальным помощником капитана, – возразил Глеб.

– Нет: успокоителем качки. Если судно ритмично раскачивать против волн…

– Раскачка судна – это основное занятие специального помощника капитана.

– А если к койке подсоединить шатун, как у машины, то можно будет плавать далеко, быстро, без угля и без ветра.

– Боже! – прикрыл глаза Глеб. – Что мы здесь делаем? Вполне можно было бы обойтись без судна, без шатуна и без качки…

– И даже без койки. Хотя с койкой лучше.

– Уедем?

– Будущим летом.

– Почему не сейчас?

– Ты не обидишься, если я скажу?

– Клянусь, – Глеб поднял два пальца.

– Я не хочу оскорблять Сайруса. Он ведь ни в чем не виноват…

Глеб молчал долго. Потом сказал:

– Кажется, я тебя понимаю…

– Я люблю тебя, и ты мой. Но и его я… уважаю. Он хороший – по-своему, конечно. Вот пройдет год, уже даже меньше года, мы с ним разведемся, как это положено по закону, и тогда… Мы ведь подождем, правда? Тем более, что я буду сбегать к тебе каждый день. Я привязалась к тебе, ты чувствуешь? Я больше не смогу без тебя, ты так и знай, пожалуйста…

Дорогу пересекало, пенясь, праздничное шествие. Четверка огромных битюгов тащила платформу, на которой две дюжины актеров исполняли апокрифическую пантомиму: голые ведьмы расправляются с гвардией, а потом добираются и до короля. Король вопил и отбивался, но что он мог поделать с такой бесстыдной бандой? В финале лишь ноги его торчали из груды тел, взбрыкивая все реже и реже…

Лошадей за очень хорошую плату приняли в театральную конюшню. Танцы уже начинались, оркестр гремел, площадь обрамляли констебли. Их было много сегодня, куда больше, чем обычно, но никто этому не удивлялся и беспокойства не выражал.

Глеб пропустил своих дам вперед и шел чуть справа и на полшага сзади, ощущая бедром плотное тельце револьвера. Тогда, заехав к мистеру Бэдфорду за патронами (и узнав о ранении полковника), Глеб поупражнялся в стрельбе там же, в домашнем тире. Револьвер был чрезвычайно удобен в руке, непривычно легок – и имел колоссальную, совершенно не ожидаемую отдачу. С самого оружия были тщательно сведены номер и фирменное клеймо, но на донышках гильз можно было прочесть: вензель из букв С и В, а ниже: «38 специальный». Пули были в мельхиоровых рубашках, гильзы – цельнолатунные, покрытые зеленоватым лаком, а самое удивительное – при выстреле не было дыма. Запах сгоревшего пороха тревожил память, но Глеб так и не смог вспомнить, с чем он ассоциируется. Старайся не оставлять стреляных гильз, сказал ему мистер Бэдфорд, это не то чтобы обязательно, но все же…