– Врубаюсь… Ладно, жди. Сейчас буду.
Туров стукнул в дверь через три минуты. Он был весь помятый после сна.
– Ты что, не раздевался?
– Да я в кресле уснул. Сел телевизор посмотреть, у них тут джепы ловятся свободно…
– Это я знаю. Так ты понял, о чем я? Забирай Клюкву из госпиталя, хватит ему блеск наводить, и открывайте в Москве какой-нибудь из старых проходов понадежнее. Разместишь охрану: возле Ю-Вэ плотно, а возле Вась-Вася на дистанции. Чует мое сердце, что наши орелики там вот-вот объявятся. Ну, и – постараться взять живым хотя бы Марина. А если повезет, то и обоих.
– Я думаю, – Туров отхлебнул из своего стакана, обжегся и поморщился, – если бы они собирались шлепнуть Ю-Вэ, они бы не стали тянуть, а шлепнули бы его сразу.
– Не факт, – сказал Чемдалов. – Во-первых, у них это желание могло выработаться не сразу. Во-вторых, могли рассуждать так: в первый момент охрана будет усилена…
– Понимаю, – сказал Туров. – Как все заранее объявленные нежданчики, этот не вычисляется тоже. Хорошо. Значит, я лечу в Москву и делаю дело там.
– Угу. А я побежал в Шарп – понюхаю, чем там пахнет. Хоук решил идти на второй срок, вот идиот…
Туров пожал плечами.
Ровно в шесть Чемдалов вышел из гостиницы, побритый, гладко причесанный. Дождался автобуса, проехал пять остановок, не озираясь по сторонам. Автобус был пролетарский, угрюмый. Вышел, где нужно, пошел пешком. Вдоль железнодорожной полосы отчуждения стояли ряды бетонных гаражей. Он нашел номер сорок девятый, поковырялся ключом в замке, отпер маленькую дверцу. Вошел. Гараж был пуст. Чемдалов включил свет, дверцу за собой запер. В полу была смотровая яма, уходящая туннелем под стену. Он легко спрыгнул вниз, пошел, наклонясь, по узкому сырому лазу. Сначала было темно, потом как бы посерело. Шагов через сорок сверху дохнуло теплом. Это была внутренность короткой и толстой кирпичной трубы. По скобам Чемдалов поднялся наверх, перелез на решетчатый кольцевой балкончик. Вокруг грудились пустые, без стекол, местами обрушившиеся кирпичные дома. То место, где должны были быть гаражи и железная дорога, было как будто вбито в землю, и черная маслянистая вода мертво стояла во вмятине. Чемдалов спустился по спиральной, с низкими ржавыми перильцами лесенке. Теперь надо пройти с полкилометра по завалам битого кирпича. Тропку уже протоптали, но все равно идти было нелегко. Наконец справа открылся нужный дом: двухэтажный, с высокой коньковой крышей, с лепным фальшивым портиком над входом. Дом окружали черные скрюченные скелеты деревьев. Чемдалов вошел в дом, под портик, тут же повернул направо, в зияющий черный провал двери, ведущий под лестницу. И – оказался в высоком сводчатом зале с рядами скамеек. Скамейки покрыты толстым слоем пыли, местами – опрокинуты, разбиты. Под ногами – хрустящее стекло… Он вышел из церкви, пересек улицу. За углом – вошел в парадное когда-то шикарного, а теперь обгоревшего особняка. На пыльных коврах ясно видна была тропа. Дошел до деревянной лестницы, ведущей в полуподвал, вышел на кухню, разгромленную донельзя: угол печи обвалился, чугунная плита стояла косо, – прошел в кладовую. Здесь на плечиках, прикрытые полиэтиленовыми чехлами, висели костюмы. Чемдалов бездумно переоделся, взял зонтик, брызнул на манишку одеколоном «Фортуна». Дальше путь его лежал по помосту, ведущему к двери, через которую в обычном мире наполняют кладовую продуктами. Он прошел в нее и оказался в довольно узком – как здесь помещаются телеги и фургоны? – промежутке между двумя глухими стенами. Теперь – вон по той приставной лестнице к окошку на втором этаже, закрытому тяжелыми ставнями и запертому на ключ…
Он отпер замок, потянул ставень на себя. Последнее, что он увидел в жизни, – это маленькая черная дырочка, смотрящая ему прямо между глаз, и чье-то полуотвернутое лицо по ту сторону. Потом плеснуло лиловым, и больше ничего не было.
(Через несколько минут труп Чемдалова сожрал Белый Огонь, сожрал вместе с теневым домом купца Джона Хаппера, богатейшего человека в Шарпе. Через какие-то микропроходы пламя просочилось и в реальный мир, дом занялся, но подоспевшие пожарные отстояли его. Случившийся поблизости полковник внутренней службы Кристофер Вильямс тепло поздравил их с успехом…)
Неделя беспрерывных косых дождей (шла перемена ветров) внезапно измучила Светлану так, как не измучила ставшая вдруг давней, полузабытой, почти небывшей – ее безумная одиссея. Наверное, просто кончались силы…
Хотелось лежать и зло плакать – зло и бессильно. Черные мысли она гнала, но ничего не могла поделать с бессилием и злостью. Это было как дождь, это следовало пережить… как дождь, который хлюпал за окнами и напитывал воздух сырой тоской.
Сайрус, милый, ты лучше не подходи ко мне, шептала она беззвучно, я ведь почти не человек сейчас, я не та, которую ты обронил из рук, и не та, которая упала тебе в руки. Я рычу на всех, кто приближается. Я их боюсь, они могут сожрать моих щенков. Я их ненавижу… Сайрус, Сай, ты ведь все понимаешь, да? Найди себе любовницу, нам обоим будет легче. Нет, я тут же убью ее, как только узнаю. Сделай что-нибудь со мной, преврати меня обратно в человека, ты же можешь… Он не мог, и она это знала.
Ах, столько надо было сказать, а получается так мало и не то. Как будто я не знаю языка, как будто молчала сто лет. Вырывается фраза, в которую я вкладываю все, а люди слышат лишь: «Зачем нужно столько времени? Из-за него все беды…» Глупо, Господи…
А если бы и правда, одной фразой? Одной строкой, строфой? Не главное, а то, что остается, когда слова уходят, истираясь? Сейчас скажу… Я все еще жива. Да, я – жива…