Транквилиум - Страница 75

Возвращались на рысях и путь, пройденный за четыре дня, осилили за три. Глеб не знал, что поняли из всего происшедшего крепостцовские казаки – но стали они с ним очень почтительны и уважительны. Гордый Коротченя смотрел с суеверным страхом.

Без минутной передышки экспедиция погрузилась на шхуну и вышла в море. Были последние дни до перемены ветров. Судно неслось, опасно зарываясь носом. В кают-компании Глеб просиживал над картами, изредка делая робкие карандашные пометки. Новое знание странным образом прорезалось в нем – будто вспоминалось что-то накрепко забытое. Но вспоминалось без системы, без зацепок, кусками, обрывками, нужными, ненужными – как узнать?.. Диаметр Кольцевых гор в точности равен диаметру Земли; кривизна поверхности Транквилиума определению не подлежит, поскольку различные методики дают различные результаты: от сферической поверхности с радиусом в шесть тысяч четыреста километров до тороидальной с кривизной дуг от шестнадцати тысяч до восьмидесяти тысяч километров… Казалось, будто в полумраке книгохранилища кто-то наугад берет с полки книгу, наугад раскрывает… и ставит на место.

Он старался никому не говорить об этом.

В один из вечеров, стоя на юте и глядя на короткий бугристо-зеркальный след, Глеб понял вдруг с поразившей его самого четкостью, что огромная, едва ли не главная часть его самого, его естества – уже отделилась от него и отстает, медленно, но неуклонно отстает, как отстает от паровоза отцепившийся вагон, и ничего не сделать, и надо учиться обходиться без того, что было в том вагоне… Нет, мысль, что надо обходиться без утраченного – пришла позже; в первые же секунды осознание утраты – настоящее, полное, безоговорочное осознание – чуть было не погребло его под собой.

Он торопливо отошел от фальшборта и спустился вниз, в наспех оборудованный для спанья трюм.

Он никого не хотел видеть и ни с кем не хотел говорить, но суденышко было слишком тесным, и потому приходилось и видеть, и говорить, и стараться быть любезным…

Вопреки ожиданиям, «Ивана Великого» не оставили на рейде, а приказали войти в тесную гавань порта Хармони и стать на мертвый якорь. Пассажиров свезли на берег и разместили частью в отеле, а частью на квартирах; команда жила в казармах, матросской и офицерской. Шло следствие.

Супругам Черри достался номер на первом этаже отеля – с верандой, выходящей в розовый сад. Олив еще ни разу в жизни не видела столько роз одновременно. Многие кусты уже отцвели, и оставшихся поздних, предосенних, хватало с избытком для того, чтобы воздух был густым и сладким. Здесь росли низкие, стелющиеся по траве кусты, сплошь усыпанные маленькими цветками нежно-кремового цвета. Были кусты с темными листьями и цветками огромными и почти черными. Были белые розы, растущие на обвивающих деревья, как лианы, стеблях. Были высокие, много выше человеческого роста, кусты, похожие на взрыв: ветви их, отягощенные множеством желтых и желто-красных, сразу будто бы полуувядших цветов, склонялись и покачивались даже в безветрие. И были розовые деревья: их светлые кожистые стволы, показываясь из листвы, дразнились, как дразнят обнаженные ноги и руки нимф; лепестки светились – настолько интенсивным был их алый цвет…

Песчаные дорожки терялись местами под слоем опавших лепестков.

Город был крошечным. До любой из окраин от отеля было четверть часа самой медленной ходьбы.

На третий день, раздобыв необходимую косметику, Олив начала наносить визиты.

Жители города, исключительно коренные транквилианцы, выходцы как из Палладии, так и из Мерриленда, были гостеприимны сверх всякой меры. Эмигрантов в черту города не пускали, они жили в своих поселениях своей жизнью; для торговли имелся деловой квартал – во-он, как раз через бухту…

Да, похоже было на то, что до прибытия «Ивана Великого» в гармони царила потрясающая скука.

Теперь же – и для пассажиров, и для офицеров пакетбота любые двери стояли распахнутыми настежь. Любые двери любого дома. Приемы, вечеринки, пикники – шли бесконечной чередой. Так цветет пустыня, думала Олив, великолепная вспышка – и жди следующего года… пылкие дружбы и клятвы в любви навек, а через месяц забвение и тишина. Тишина и забвение. Кукольные улицы, где никогда не случается ничего неожиданного… и удушающий запах роз. И при этом – огромная фигура умолчания: никто никогда ни при каких обстоятельствах не говорит об иммигрантах. Даже попытки Олив затронуть эту тему встречали вежливый, но совершенно ледяной отпор. Милочка, попробуйте цыпленка, наш повар настоящий волшебник… Она поделилась наблюдениями с Баттерфильдом, и тот согласился: даже его новый друг, торговец шерстью Джулиан Джерард, бывший сержант морской пехоты на линейном корабле «Лили», – с Баттерфильдом, то есть с мистером Черри, с лейтенантом Черри, он разминулся по срокам службы всего на месяц, – даже он за сигарами и бренди ничего не рассказывает о жизни иммигрантов, хотя ведет с ними дела и бывает в их землях регулярно. А на прямой вопрос: почему так? – ответил неохотно: да не любим мы их. Какие-то они… вроде бы и похожи на людей, а – как из стада взяты…

Нечего и говорить, что два дня спустя чета Черри вместе с мистером Джерардом и двумя его помощниками покачивалась на мягких подушках легкой дорожной кареты. Дорога была ровная, пейзаж за окнами: луга и прозрачные рощи – склонял к меланхолии, а разговор, неторопливый и необязательный, тянулся тем не менее легко и касался чего угодно, только не цели путешествия. Три часа езды было до нес.

Селение Палец лежало у подножия одноименной скалы пыльно-красного цвета. Полуподкова невысоких, но крутых, местами обрывистых горок, начинаясь от скалы, охватывала селение с запада и севера – и пропадала, будто тонула в плоской равнине. Лишь в пяти-шести милях впереди видны были размытые белесоватые возвышенности, а слева от дороги и тоже довольно далеко проступала темная полоса настоящего леса.