Транквилиум - Страница 49

Молчание. Темнота. Погасли и угли. Далекий вой. На острова Тринити не водятся твари крупнее шакала, но от воя сами собой сжимаются пальцы.

– Алик…

– Говори.

– Я спросить хочу. Почему ты… ушел от них?

И – молчание. Потом – тихо, почти шепотом:

– Не знаю…

– У тебя кто-то остался… там?

– Да. Жена. Сын.

– И… как же они теперь?

Молчание.

– А родители?

– Умерли. Уже давно.

– От чего?

– От старости, от болезней… Я поздний ребенок.

– А-а. Я думал – война.

– И война была. Все было.

– Потом расскажешь?

– О чем?

– О своем мире.

– Сам все увидишь. Да и расскажу, конечно.

– Увижу?

– Да. Иначе нам в Палладию не попасть.

Молчание.

– Алик, и все-таки… Как же быть с твоими?

– С семьей?

– Да. Разве же так можно?

– Нельзя, наверное… да иначе не получалось. Не пойдет жена за мной, вот в чем дело. И сына не отдаст. Да и он – не захочет. Что ему тут делать? Даже радио нет…

– Чего нет?

– Радио… Это неважно. Это все… как бы тебе сказать…

– Жена тебя не любит?

– Уже и не любит, наверное. А главное – они оба слишком уж увлечены благами цивилизации.

– Это действительно блага?

– Самое смешное – да. Но что-то мне во всем этом нравится.

– А ты ее любишь?

Молчание.

– Нет, наверное. То есть я буду горевать, если с ней что-то случится… но, скажем, скучать я по ней не скучаю.

– А по сыну?

– Скучаю. Он… он хороший парень. Только меня не поймет, вот в чем беда.

Молчание. Полная, великая, ни с чем не сравнимая темнота.

– Алик…

– Плохо тебе?

– Нет, ничего такого… А что это было – что ты взорвал? Важное?

– Очень важное. Это был единственный широкий проход, через который можно было не таскать понемножку на себе, а возить вагонами – ну, ты видел. Он здесь идет от Шарпа до Сандры, а в Старом мире – от Владивостока до побережья Америки. Через него, я знаю, в Америку везли наркотики: кокаин, гашиш. Подрывали моральные устои… Тоннами везли, представляешь? А теперь, как я понимаю, везут оружие – в Сандру. Будут теперь там поднимать восстание… Думаю, вовремя мы диверсию учинили. Теперь не скоро разгребут завал.

– Думаешь, завалило?

– Думаю, да. Надеюсь.

– А если нет?

– Тогда они навезут всякого оружия, и с ними уже не справиться никогда…

Молчание.

– Алик, ты, конечно, лучше меня во всем этом разбираешься. Ты мне говори, что делать. Я буду.

– Первым делом – поспать.

– Я будто только что проснулся. Нет, я о главном…

– Да, я понимаю. Только и ты пойми: нет у меня готовых планов и готовых ответов. Я ведь не собирался уходить… все как-то само получилось. Даже не верится… Который час?

Глеб вынул часы – те, отцовские, от странного Кирилла Асгатовича; чем дальше, тем непонятнее становилась эта фигура – и откинул крышку. Стрелки светились нежно-зеленым, и таким же нежно-зеленым, только слабее, светились буквы на ее внутренней стороне. Только отец и он сам знали, что означает это слово…

Заколотилось сердце.

– Половина третьего, – механическим голосом сказал Глеб.

– А там, получается, почти полдень… Что ж, пойдем тогда, раз уж все равно не спим?

– Пойдем.

– Случилось что-нибудь?

– Нет, все в порядке. В полном порядке.

– Голос у тебя какой-то такой стал…

– Не знаю. В горле запершило, вот и все.

– Ну, бывает… Глеб, слушай меня внимательно. Мы перейдем сейчас в мир, совсем на этот не похожий. Там все не так. Люди – другие. И тебе нельзя показать, что ты – не такой, как они. Будь очень сдержан. Не удивляйся ничему. Не спрашивай меня при посторонних ни о чем. Как можно меньше говори. Притворяйся, что плохо слышишь. Будет кто лезть с разговорами – морщься, переспрашивай, прикидывайся дурачком или просто тупым. Контуженным. Сможешь?

– Н-наверное…

– Попробуем. Сколько времени, а?

– Что?

– Сколько времени, говорю?

– А-а… Времени? Понял.

– Так сколько, я спрашиваю?

– Да, конечно. Не беспокойтесь…

– Переигрываешь, Глеб. Ты отвечай, только не сразу. Делай большую-большую паузу перед ответом. Будто прислушиваешься к чему-то внутри. Будто тебе нужно время, чтобы понять вопрос, чтобы подобрать слова для ответа…

– Да? Тогда, конечно… это можно. Это да.

– Вот так, нормально. Не совсем дурачок, а просто медленно соображаешь. И еще: ни на что не смотри подолгу. Никому не смотри в глаза. Не реагируй на ругань. Не улыбайся. И вообще – поменьше эмоций. Тупой и глухой. Я буду тебе подыгрывать. Ты – мой брат, контуженный в Афганистане. Но если тебя спросят об этом прямо, не отвечай ничего. Замыкайся наглухо. Понял? Сумеешь?

– Постараюсь.

– Ты постарайся. Потому что иначе… Иначе будет плохо. И не только нам. Очень многим.

Поднятое на ноги срочной телеграммой в триста шестьдесят слов, эркейдское отделение частного сыскного агентства «Армстронг и Купер» (шесть человек, включая уборщицу) немедленно развило бурную, но притом вполне рациональную деятельность. В результате уже вечером Сол Эйнбаум, шеф отделения, знал следующее: полиция не подозревает разыскиваемых в убийстве, отдавая себе отчет, что их подставили настоящие преступники, однако ведет игру, в которой беглой паре (тройке?) отводится незавидная роль приманки. Налет на отель «Рэндал» продемонстрировал степень риска, которому подвергалась «приманка». Далее: когда-то контрабандист и мелкий пират, а теперь скупщик янтаря по кличке «Угорь» Айова Гленн рассказал, что слышал своими ушами, как Арчи Макферсон рассказывал о своих приключениях. Он подрядился отвезти двух пассажирок в Сандру, но во время ночевки на берегу их всех захватили ариманиты и измывались так, что и понять было нельзя ни черта. В конце концов они сумели смыться сами и лодку спасти, но одна из пассажирок так там и осталась… Что это были за пассажирки и где именно все это произошло, установить пока нельзя: Арчи в море и вернется хорошо если через две недели. Да и не скажет он вам, покачал головой Угорь, подумав. Не верит он вашему брату, и правильно делает… Наконец, портье отеля «Рэндал», дежуривший во время налета, рассказал следующее: мистер и миссис Голицыны… (Что? Лорд и леди? Но мы этого не знали… такие скромные люди…) наверняка были теми, за кем пришли погромщики. Потому что оба убитых постояльца были чем-то на мистера… на лорда Голицына похожи: молодые, высокие, светловолосые. Но сам он – пропал… Он поднялся в свой номер за полчаса до налета… нет, раньше – за три четверти часа, и больше его никто не видел. Полиция считает, что он просто незаметно ушел то ли во время погрома, то ли сразу после него – пока еще царила суматоха. Да только уж поверьте мне: не могло такого быть. Нет в здании ни тайных выходов, ни лестниц, у нас солидный отель, и безопасность постояльцев на высоте. Войти и выйти можно только через парадную дверь – и все! Конечно, есть и черные ходы, подвальные, и чердачные. Но только все они заперты на засовы изнутри, и никак нельзя выйти в дверь, а потом запереть ее за собой на засов и на висячий замок – а кроме того, есть еще несколько хитростей, которые раскрывать нельзя, но которые позволяют утверждать: нет, этими ходами он не воспользовался. Либо его убили, расчленили и выносили по частям (крайне маловероятно, потому что скрыть следы такой операции невозможно), либо он несколько дней прятался где-нибудь под кроватью, а потом переоделся, загримировался… Есть один пикантный момент: чета Голицыных вошла в холл отеля вместе, затем лорд взял ключи от сейфа и поднялся в хранилище, леди же пошла в ресторан; через несколько минут в ресторан буквально влетела очень красивая, но страшно взволнованная дама, и тут же леди и эта дама покинули отель, сели в коляску и уехали. Так вот: эту красивую даму он, портье, видел вчера и сегодня: вчера – на бульваре Лили под руку с лейтенантом флота, а сегодня – выходящей из дома напротив Музея природы в сопровождении мужчины средних лет, по виду отставного офицера, подволакивающего ногу…