Транквилиум - Страница 156

156

Светлана прочла раз, еще раз, еще и еще. Полнейшая тупость. Ничего не понимаю, подумала она. Какой фонарь? О чем договариваться? О чем еще нужно договариваться?

Олив осторожно высвободила письмо из ее пальцев, углубилась в чтение. Потом – резко встала. Светлана смотрела на нее с ужасом: лицо синевато-белое, черные веки, безумный блеск в глазах.

– Что?..

– Ты знаешь, кто это писал? Чья это рука? И – чей это знак?

– Нет…

– Помнишь – в Эркейде – ариманиты? Их жрец? Высокий человек?

– Уже почти не помню…

– Ты успела убежать до… до того. А я – не успела. Так вот это – он.

– Ариманит? Билли похитили ариманиты? Ты уверена?

– Как в том, что сегодня пятница.

Светлана непонятно зачем посмотрела на календарь. Да, двадцать шестое, пятница… Мальчик с кораблем в руках улыбался с олеографии.

– Боже мой… Боже мой милостивый…

Изнутри тупым клином кто-то пытался пробить грудь.

Тучи летели низко, цепляя редкими холодными каплями непокрытые головы. Пахло разрытой землей и недальним снегом. Никогда не было такой гнусной весны… Кончается май – а будто еще не начался и апрель. Какой там второй урожай, что вы…

Ударил залп. Второй. Третий.

Глеб понял, что на него – смотрят. Он подошел к краю, поднял ком земли, растер в руке. Бросил на крышку гроба.

– Спи с миром.

Отвернулся.

Подходили остальные, тоже бросали землю. Потом – солдаты-ветераны окружили могилу; замелькали лопаты. Земля падала с мокрым стуком. Звенели медали на мундирах.

Глеб подошел к вдове:

– Осиротели мы с тобой, Маша.

– Да, государь… – прошелестел голос. Губы ее были сухие и желтые, как листья, глаза воспалились и блестели сухо и скорбно. Она постарела на двадцать лет.

– Поедем… – Глеб не договорил: подступил кашель. Маша ждала терпеливо, но он так и не сказал ничего больше, махнул рукой и пошагал к машине.

Адъютант дал ему хлебнуть бренди; голос стал возвращаться. За столом он уже смог сказать несколько слов.

– Друзья мои! Нас осталось так мало… что становится страшно: с каждым ушедшим на мгновение исчезают все. Мир делается пустым и бесцельным… И все-таки есть люди, уход которых особенно болезнен… пусть не для всех, но для некоторых… Я потерял такого друга, какого никогда не имел и иметь не буду. Он был… не то чтобы большей – а какой-то особенной частью меня. Человек, которому я мог доверять безгранично, зная, что он не предаст за все блага мира – и не смолчит, если что-то будет ему не по душе. Такое… такого почти не бывает. Не считал, сколько раз я обязан ему жизнью – а ведь в принципе достаточно и одного, чтобы помнить. Да, чтобы помнить…

Он выпил водку и заел, по обычаю, черным размоченным сухарем.

Потом поднялся Забелин.

– Все знают: я Машу за него с неохотой отдавал. Тайны в этом нет. Много слов сказал, и правильных, и сгоряча, и вовсе несправедливых. Марью, конечно, не переупрямить было… Прости, Альберт Юрьевич, хоть и был ты поначалу из тех, кто влез в дом без спросу, а только потом стократ все искупил и муку принял через свои же труды… и если считать, чем мы тебе обязаны, так собьемся со счета. И Марье ты дал счастье, недолгое вот только, и мне внучку… спасибо тебе. Спи с миром.

Кто-то вошел, Глеб не разглядел, кто именно. За спинами сидящих, пригибаясь, приблизился к Глебу. Это был старший по караулу.

– Ваше величество… телеграмма.

– Спасибо. Идите.

– Там пометка, чтоб немедленно прочли.

– Прочту.

Он дождался, когда договорит Маша.

– Я шла за него – и знала, что это ненадолго. И он знал. Мы торопились успеть… и потому у нас месяц по полноте стоил года. Как ему не хотелось умирать… я сидела рядом с ним и держала его за руку… но мы знали, что все равно еще встретимся. Еще ничто не кончилось…

Она стояла и плакала, и все молчали. Потом отец обнял ее за плечи и усадил.

Глеб, полуотвернувшись, вскрыл телеграмму.

Так.

Он встал, посмотрел растеряно на все. Люди и предметы казались сделанными из тончайшего фарфора. Двигаясь осторожно, чтобы не зацепить и не сломать кого-то, он вышел, стараясь оставаться незаметным.

– Государь, но это невозможно… – Кирилл Асгатович был потрясен. – Даже речи быть не может о вашем отъезде. Вы же знаете: шантажистам такого рода нельзя идти на уступки…

– Шантажистам какого рода? – Глеб с трудом оторвал взгляд от разложенной карты. – Я не думаю, что кто-то когда-то сталкивался с ними…

– Ну, почему же? Похищения детей одно время были весьма распространены.

– Они не требуют выкупа. Им нужен я. Боже мой, Кирилл Асгатович, ведь вы же все знаете…

– Что я могу знать?

– Решительно все.

– Глеб Борисович, вы сами решительно запретили мне собирать и систематизировать материалы… тем более, что архивы сожжены…

Глеб посмотрел на него, щурясь, и Кирилл Асгатович смутился.

– Мы с вами понимаем, что затея их никчемна, – вдохнул Глеб, – но они-то – нет. Они верят, что я действительно управляю миром. Вот как захочу, так все и будет. И верят, что, проведя Билли через инициацию, сделают его моим преемником…

– И он будет управлять миром для них.

– Да. Они в это верят… вопреки весьма убедительным фактам…

– Напротив. По легенде, Князь Мира должен ходить в рубище. Так что ваше нынешнее прозябание толкуется соответственно.

– Кстати, о прозябании… Как у нас обстоит со свободными средствами?

– Думаю, с полмиллиона золотом можно будет наскрести.

– Наскребите. Кроме того… – Глеб внезапно для себя замолчал. Что-то происходило в нем, и он прислушивался, боясь упустить важное. – Нет. Не нужно ничего наскребать. Я еду тайно. Практически один. А вы – активизируйте ваших людей в Республике, пусть разузнают о судьбе адмирала Сайруса Кэмпбелла. И любым способом – переправят его сюда. Денег не жалейте.

156