Транквилиум - Страница 145

145

Он подошел к домику, где из-за шторы пробивался слабый свет, и постучал в окно. И буквально почувствовал, как там, внутри домика, у кого-то замерло сердце.

И тем не менее: штора отодвинулась, и появился мягко обрисованная светом тоненькой свечки половина лица.

– Кто вы? – негромко.

– Я шпион, – негромко же ответил Глеб. – Не впустите ли вы меня?

– Налево за углом дверь в подвал. Ждите там, я открою…

Через минуту скрежетнул ключ в замке, взвизгнул засов. Из приоткрывшейся двери потянуло теплом и углем.

– Входите же…

В темноте он не видел, кто его вел, крепко и горячо держа за руку. Два шага прямо, два направо, два налево – па странного танца. Крутая лестница вверх – и приоткрытая дверь.

– Вы устали с дороги? – женщина повернулась к нему лицом. – Может быть, чаю?

– Не стану отказываться, – сказал Глеб.

Ей было лет сорок пять или пятьдесят, и чем-то – лицом, движениями, интонацией? – она напоминала учительницу литературы еще в той, петербургской гимназии, до эмиграции… как ее звали? Раиса Нестеровна. Помню…

– Тогда мойте руки – и за стол. Я как раз собиралась побаловать себя…

Имя хозяйки было миссис Каргер, и она оказалась женой того самого телеграфиста, который в первый день их пребывания в Вомдейле таскал ворохом телеграммы, адресованные полковнику…

– Вы не годитесь в шпионы, – сразу же сказала миссис Каргер. – У вас чересчур запоминающееся лицо.

– Может быть, – согласился Глеб. – Но все равно я уже два года занимаюсь практически только этим.

– Проклятая война…

Она рассказывала тихим спокойным голосом страшные вещи, а Глеб эти страшные вещи слушал, отхлебывая ароматный чай из тонкой чашечки вэллерийского фарфора и заедая его тонким же и ломким печеньем, почти не сладким. Разумеется, к чаю не было сливок, зато было варенье, сваренное в палладийском стиле: маленькие целые груши в густом сиропе.

…может быть, большой банкой такого вот варенья она купила жизнь мужу, кто знает? Пришли два солдата, говорившие плохо, а ей не слишком хотелось их понимать, и она просто ушла и вернулась с огромной банкой, вручила им и закрыла дверь. А потом узнала, что в этот час из дома напротив увели хозяина. Он сидит сейчас в городской тюрьме и ждет своей очереди идти на башню… а потом, когда все кончится, она сама, собственноручно, она не боится никакой работы, огородит могилки тех палладийских солдат, которые сами вызвались идти умирать взамен нас, и пусть ей кто-нибудь скажет хоть полслова против… они шли, все пораненные, друг друга поддерживали, и два совсем мальчика, как таких на службу берут? А офицера, говорят, держат в доме священника, к нему ходит фельдшер мистер Лимбо, надо бы говорить «доктор Лимбо», потому что хоть и нет у него диплома врача, а вылечить может от чего угодно, от любой болезни – опыт, опыт…

Их главный офицер? Он живет у нотариуса Лондона – а правильнее сказать, в доме нотариуса, потому что сам нотариус перебрался жить к дочери. Это улица Республики, дом два – боковыми окнами он выходит на мэрию. Очень легко найти, потому что рядом с ним пожарный гидрант, а на двери – львиная маска. Неужели вы хотите?..

Не знаю. Еще ничего не знаю.

…только бы не бой в городе, господи, только бы не это! Они сказали, что тогда просто перестреляют нас всех – чтобы вы локти кусали, вот так. А что думают ваши командиры?

Бой в городе – это безумие. На это никто не пойдет. Если бы хотели, их бы просто отравили бы всех – но при этом и жителям не выжить. Поэтому – думают, торгуются. Может быть, что-то и удастся придумать…

В эти минуты три сотни спешенных казаков начали медленное продвижение к городу – по всем выявленным тропинкам и вообще там, где только может пройти человек. Каждый вооружен был кинжалом, шашкой, револьвером и двумя-тремя ручными бомбами. При вспышках ракет они замирали, сливаясь с землей, а как только свет гас, неуклонно продолжали ползти, ползти и ползти. Ни звяка, ни шороха, ни дыхания не слышно было и с двух шагов.

Прапорщик Кузьмин сидел на башне БМД, свесив ноги в люк, и время от времени прикладывал к глазам инфракрасный бинокль. Аккумуляторы в приборе садились, скоро надо будет заряжать… Ночь выдалась холодная, первая по-настоящему холодная ночь здесь. Звезды пылали над самой головой. Их было больше, чем на земном небе, и рисунок созвездий лишь отдаленно напоминал знакомый. Занесло-то, а? Командировочка… Ведь – все, не выбраться. Адлер порет какую-то дурь, совсем ему моча в голову ударила. Говорят, он подрывался уже два раза – чудо, так не бывает, а вот поди ж ты: контузии, ожоги, а руки-ноги на местах и мозг вроде бы не задет. Хотя мозг у Адлера – это что-то сомнительное… Дружбан Славка, служивший с Адлером в Герате, рассказывал интересные вещи… Да, дружбан Славка, повезло тебе: лечь с аппендицитом за неделю до командировки. Теперь Сонечка точно тебе достанется… Кузьмин стал думать об этом, машинально поднося бинокль к глазам и обводя им сектор обстрела – и даже не сразу понял, что возникающие в поле зрения зеленые холмики появились только что, минуту назад их не было…

– Товарищ лейтенант, – наклонился он, заглядывая в холодное нутро машины. – Гляньте в прицел: будто бы ползут.

Лейтенант Петрищенко завозился внизу, закряхтел. При газовой атаке ему попало немного по лицу и по рукам, теперь больно было приникать к нарамнику прицела. Так что он старался делать это помедленнее и понежнее, что в полной темноте плохо получалось. Потом башня с гудением поехала вправо, влево…

– Ползут, – сказал внизу Петрищенко. – Ой, хорошо ползут. Шестьсот метров. Ну, подпустим поближе… «Аист», «Аист», – забормотал он в ларингофон. – Я «Дрозд», вижу противника. Медленное скрытное приближение. Предположительно, подготовка к ночному штурму. Дистанция – шестьсот метров. Намерен подпустить до ста и открыть огонь без предупреждения. – Он замолчал, слушая, что ему говорят. – Вас понял, «Аист».

145